Приводим яркие цитаты Николая Рыжкова из интервью.
Та система, которая хорошо работала в свое время, вступила в свое противоречие. Одно дело, когда нужно было Родине, и мы всё отдавали, от себя отрывали. Но когда прошли десятилетия, ничего не менялось, а мы по-прежнему так работали, мы почувствовали, что нужны изменения.
Я сравнивал нашу страну с паровым котлом. Есть котел, он нагревается, поступает пар, а клапана нет. И он когда-то взорвется. И мы постепенно становились таким паровым котлом.
Суть преобразований [предлагаемых Рыжковым – здесь и далее прим. ред.] была в том, чтобы, сохраняя контроль государства (особенно в важнейших отраслях: металлургии, оборонной промышленности и так далее), дать предприятиям определенную свободу. Допустим, я работал [руководил] на заводе. Что у меня было? Всю прибыль у меня забирали в Москву. А потом я брал шапку в зубы и ехал в столицу, просил деньги, чтобы построить детский садик, поменять станки. Я там оббивал пороги. И мы говорили, ну почему так? Возьмите какую-то часть государству, но определенную часть оставьте коллективу.
Все затевалось в области экономики. Только. И никакого изменения политической системы не предполагалось. Мы работали, пока был жив Андропов. Совещания, рассмотрения – проводили колоссальную работу… И я считаю, что если бы мы не дергались, а провели то, что полагалось провести, может быть перестройка бы не закончилась так плачевно.
Я считаю, Горбачева подвигли несколько человек на это дело. Только не мы. Только не я и мои ближайшие соратники, которые трезво смотрели на экономику. Тогда появилась [идея], что без реформы государства ничего не сделать. Вот такая была формула… Практически бросили заниматься экономикой, начали заниматься государством.
Я никогда не был отцом перестройки. Я был бревном перестройки. Носили плакаты: нарисован путь, написано «перестройка», а поперек лежит бревно с моей физиономией… Я был участником перестройки – до определенной поры. А потом… Потом уже, может, стал недругом перестройки. Потому что я видел, что мы не туда пошли.
У меня есть одна особенность – я могу идти на компромисс только до определенной черты. Вот такую черту я увидел. Все мои попытки найти общий язык, как-то выйти из положения ничем не увенчались. И мне надо были или идти, подняв руки, или [приставляет палец к виску]. Я считаю, что поступил правильно.
Он человек увлекающийся, самолюбивый… Он действительно почувствовал себя новым Мессией, который должен изменить мир. А на этом играли определенные люди.
Он не работал ни одного дня. Он закончил МГУ, юридический факультет. По-моему, его хотели взять в прокуратуру в Ставрополье. Но потом взяли в комсомол, и он пошел, пошел по комсомолу… Через много лет, когда и он, и я уже были в отставке, я прочитал в одной турецкой газете его интервью. Он сказал, что с малых лет боролся с системой. Я думаю, что он врал. Все-таки очень хорошо он приспособился к партийной системе.
Мне кажется, главная ошибка Андропова в том, что он вытащил Горбачева оттуда [из Ставрополья] наверх, в Москву.
Горбачев, по-видимому, раскусил всю партийную систему взаимоотношений и на этом построил карьеру. Бог ему судья.
За 25 лет мы с ним буквально два раза встретились и то на ходу, случайно… Но наши пути с ним разошлись уже давно.
Я думал об этом очень много. Может и корил себя, что в первые годы я его поддерживал. Но потом сделал вывод, что в большой политике он случайный человек.
В большой политике ты должен забыть на минутку о своей личности. Ты забудь, кто ты такой. У тебя страна – миллионы людей. Ты должен всегда думать о них, о том, как в стране будут приняты твои решения.
Можно как угодно относиться к советской системе, но в ней был большой плюс – подготовка кадров. Допустим, я пришел на завод, мне было 20 лет, перед этим окончил техникум. Я сам попросился пойти в цех мастером, потом вырос до начальника цеха. То есть шла очень четкая система сопровождения кадров. Следили, как человек себя ведет, спрашивали в цехах, способный ли он.
Если вы возьмете биографии советских министров, [то увидите], как правило, они вступали в должность в возрасте 40-45 лет. Все мы поднимались по определенным ступенькам. Поэтому все были очень высокой квалификации. Мы прошли всё. Если я машиностроитель, то я понимал в этом деле. Если мой приятель металлург – министр или замминистра, он прекрасный работник и тоже начинал с мастеров. Сегодня, насколько мне известно, такой системы нет.
Мне позвонил Пономарев – директор сельскохозяйственного института – пригласил посмотреть Белгородскую область. Я был в отставке, делать нечего, настроение паршивое. И я приехал на несколько дней… Здесь был депутат Виктор Бекетов. Мы с ним долго разговаривали. Сели с ним в поезд, поехали в Москву. У него был ящик яблок и бутылка водки. И вот мы сидели в купе, пили водку и яблоками закусывали. И, пока ехали, он меня все-таки сагитировал взяться за это дело [создание музейного комплекса в Прохоровке].
И Прохоровка, и Белгородская область в какой-то степени меня спасли.
Собрались в Москве и решили создать общественную структуру. Но я понимал, что без местной власти, без людей, без Белгородчины мы ничего не сделаем. В это время появляется Савченко. Я его не знал, слышал про него, но кто он такой, я толком и не знал. Я ему позвонил, попросил войти в попечительский совет. Он с ходу согласился. Ну а дальше все покатилось.
Я считаю его соратником, единомышленником. Он человек особый. Моя жизнь действительно была бурная, многое я видел. И я сделал много выводов. Например, те люди, которые кричали на площадях, на трибунах, как правило, потом ничего не сделали… Савченко – не той породы человек. Он не трибун. Он никогда не будет рвать рубашку на груди.
Он человек весьма порядочный. Некаверзный. Хотя я понимаю, что руководить – не значит обниматься со всеми. Всякое бывает. Но сказать, что у него проявляются какие-то диктаторские наклонности, – у него этого нет. Я его уважаю за его ум. Он все время думает.
Неужели есть люди, у которых нет никаких пятнышек? Да нет таких. И у него они где-то есть, но они не видны, и слава Богу.
Я думаю, области повезло, что здесь такой губернатор.
